Александр Невский
 

§ 1. Русь, Рим и монголы в 40-е гг. XIII в.: попытки сближения, покорения, альянс

Для 40-х гг. XIII в. было характерно смещение руководящих центров в вопросах Русско-ливонских отношений и вообще отношений Запада и Руси. Ранее мы наблюдали преимущественно частную инициативу глав приграничных владений — редко управляющая роль могла быть редуцирована до Рима, как, собственно, и до Владимира или Киева. Теперь очевидными стали контакты лично папы Римского и великого князя Владимирского (Киевского). Кроме того, третьей стороной в этом диалоге выступал далекий и неведомый монгольский хан — как с Волги, так и с берегов Онона.

Можно сказать, что с середины 40-х гг. XIII в. римский понтифик взял под постоянный контроль отношения с русскими княжествами, ставшими теперь важнейшим, жизненно важным буфером между кочевой ордой и западноевропейским миром. Одним из приоритетных направлений в политике римской курии стало стремление выстроить надежную приграничную полосу на востоке, расширить свое влияние на Руси, попытаться склонить русских князей к переходу в католичество или, по крайней мере, закрепить дипломатические связи. Одновременно Западная церковь пыталась вступить в контакт с монгольскими правителями, могущественными язычниками, чье обращение сулило фантастические дивиденды: монголы могли стать союзниками в борьбе с исламом при завоевании Святой Земли, в борьбе с германским императором, да вообще развить римский протекторат до континентального уровня. Действуя в этом направлении, не следовало забывать, что Русь после 1243 г. фактически являлась вассалом Евразийской империи, причем далеко не самым мелким. Скорее можно было сказать, что Владимирское княжество, глава которого был и Киевским великим князем, входило тогда в число близких союзников самого грозного монгольского правителя — хана Бату (Батыя). Конфликт с таким правителем не мог принести Европе ничего доброго — вполне допустимо предположить, что эти опасения распространились и на действия политических сил в Прибалтике.

С другой стороны, после монгольского нашествия древнерусское государство было расколото на два крупных образования — Великое княжество Владимирское во главе с династией Всеволодовичей и Галицко-Волынскую землю с династией Романовичей. До 1245 г. участником борьбы за власть на Руси и потенциальным центром притяжения являлась также черниговская династия, но после разгрома при Ярославе (17 августа 1245 г.) польско-венгерских союзников Ростислава Михайловича и гибели в Орде черниговского князя Михаила Всеволодовича (20 сентября 1245 г.) она сошла со страниц истории. Основными игроками остались две группировки — Романовичи и Всеволодовичи, — причем обе имели связи с Прибалтикой и могли выступать претендентами на власть в регионе, а также союзниками или противниками монголов.

В этом политическом клубке противоречий попытался разобраться новый папа Римский, избранный на конклаве в Ананьи 25 июня 1243 г. Им стал кардинал Синибальдо Фиески (Sinibaldo Fieschi; ок. 1195—1254), граф Лаваньи, представитель знатной лигурийской фамилии, вступивший на престол св. Петра под именем Иннокентия IV. В наследие ему достались конфликт с императором Фридрихом, а также фактически осадное положение в Риме. Одной из первых мер стало бегство папы из Вечного города: летом 1244 г. он тайно отправился в родную Геную, откуда отплыл в Лион, где обосновался, вынудив французского короля Людовика IX Святого защищать себя1.

Летом 1245 г. в Лионе был созван собор Западной Церкви (Первый Лионский собор), на котором должен был решиться вопрос о злоупотреблениях императора Фридриха, а также о мерах по предотвращению монгольской угрозы и объединению с восточными христианами. После продолжительной полемики Собор 17 июля 1245 г. осудил императора как клятвопреступника и еретика, а также постановил лишить его короны. Начался новый виток противостояния. Группа имперских князей 22 мая 1246 г. пыталась выбрать нового германского короля — им стал Генрих Распе, который в следующем году умер. Затем был избран Вильгельм Голландский. Мятеж стал обыденным явлением в Германии. Многие бароны объявили себя свободными от присяги императору Фридриху. Был организован крестовый поход против него. Но даже в этих условиях отлученный император сохранял значительную власть, которой хватало, чтобы влиять на выборы епископов и контролировать большинство священнослужителей в своей стране. Только смерть Фридриха в декабре 1250 г. положила конец многолетней склоке.

Одновременно с эскалацией конфликта с императором Иннокентий IV искал разрешения проблемы монголов, то есть «татар», как их тогда называли. Первое посольство к правителям евразийских степей он отправил еще до открытия Лионского собора. Францисканец Джованни де Плано Карпини (Fr. Iohannes de Plano Carpini (Giovanni da Plan del Carpine); ок. 1180—1252) отбыл из Лиона 16 апреля 1245 г. До монгольской столицы Каракорума он добрался только через полтора года — 22 июля 1246 г. и только к осени 1247 г. вернулся в Лион. За это время Иннокентий пытался собрать информацию о монголах из других источников. В частности, из русских.

* * *

В качестве докладчика по вопросу о монголах (татарах) на Лионском соборе в 1245 г. был привлечен «некий архиепископ из Руси по имени Петр (quidam archiepiscopus de Russcia nominee Petrus)». Об этом сообщают Анналы Бёртонского монастыря (Annales de Burton), а также «Великая хроника» Матвея Парижского2. По вопросу идентификации «архиепископа Петра» в науке существует большая полемика, которая и сейчас не привела к однозначным результатам.

В XIX в. Петра принято было считать неким галицким епископом или просто русским «титулярным» церковным иерархом3. Одновременно исследователи предпочитали взывать к осторожности при трактовке целей его миссии при папском дворе. Н.П. Дашкевич производил Петра из некоей русской области, «колебавшейся между православием и латинством», отчего локализуемой, скорее всего, в «придунайских и югославянских» землях. «Едва ли можно считать Петра епископом чисто русских земель», — писал историк4. В. Абрахам предположил, что Петр мог быть ранее не известным Перемышльским епископом, но сразу оговорился, что, по имеющимся сведениям, можно утверждать лишь то, что он относился к высшему духовенству Русской Церкви5. Более прочный статус Петра попытался утвердить С. Томашевский, опубликовавший в 1927 г. статью, в которой отождествил его с упоминаемым в летописи под 1230—1231 гг. игуменом киевского монастыря Спаса на Берестове «Петром Акеровичем»6. Историк считал, что речь должна идти о киевском митрополите, утвердившимся на кафедре около 1240 г. благодаря протекции Михаила Всеволодовича Черниговского. Изгнанный из Киева, этот князь направился в Венгрию, откуда послал митрополита в Рим в поисках поддержки против монголов и в борьбе за власть на Руси7. Линия рассуждений Томашевского неоднократно подвергалась критике со стороны исследователей. В центре гипотезы — ошибка, в которой уличил Томашевского еще М.А. Таубе в 1928 г.8 В летописи боярин Петр Акерович и игумен Спасского монастыря — разные люди. Их отождествление по тексту невозможно — в этом отдавали себе отчет уже первые публикаторы Лаврентьевской летописи9. Кроме того, ничто в западных источниках не указывает на то, что Петр представлялся главой Русской Церкви — его именовали лишь «неким архиепископом из Руси»10. Тем не менее, в советской историографии гипотеза Томашевского получила неожиданного сторонника в лице В.Т. Пашуто, который ввел ее в широкий научный оборот. Ученый считал, что Петр — это «русский игумен Петр Акерович, присланный в Лион черниговским князем»11. В 1990 г. вышла специальная статья А.П. Толочко, где были подробно разобраны и отвергнуты построения Томашевского и, соответственно, Пашуто12. Однако и сейчас встречаются работы, в которых эти конструкции используются без кавычек и упоминается «киевский митрополит Петр Акерович»13.

О гипотезе про Петра Акеровича в 1989 г. почему-то вполне серьезно писал Я.Н. Щапов14. Он даже допускал, что речь идет об «узурпаторе митрополичьего звания»15. Одновременно исследователь резонно отмечал, что за «архиепископом» может скрываться «архимандрит», так как в XIII в. в Западной Европе эти титулы были взаимозаменяемы16. С наблюдениями Щапова вполне согласился А. Поппэ17. Более сдержанно, как о «русском епископе (или архимандрите)», отзывался о Петре М.Н. Тихомиров18.

Следует заметить, что в рассуждениях Томашевского содержится и здравое зерно. Впоследствии мы будем наблюдать, как все силовые центры Руси (галицко-волынские Романовичи и владимиро-суздальские Всеволодовичи) будут пытаться наладить контакты с Римом — действительно выступавшим в те годы потенциальным противовесом монгольской власти. Вполне можно предположить, что начало этому положил неудавшийся претендент на общерусское господство — Михаил Всеволодович Черниговский. После ухода монголов в 1241 г. он обосновался в Киеве, который покинул только узнав о браке своего сына Ростислава с дочерью венгерского короля — примерно весной-летом 1243 г. Однако король Бела и молодой княжич «чести ему не сотвориша», и он вынужден был ретироваться, но теперь уже в Чернигов19. В поисках союзников Михаил отправился к Батыю. Но там уже побывал Ярослав Всеволодович, получивший старшинство в Русской земле. Шансов сохранить свою власть над Киевом у Михаила почти не было. В итоге он погиб в Орде 20 сентября 1245 г.20 В 1243—1244 гг. князь Михаил имел все основания искать контактов с Римом, где только что был избран новый понтифик.

Считается, что Даниил Галицкий вступил с папой в диалог лишь весной 1246 г., а Ярослав Всеволодович вообще летом 1246 г. — накануне смерти — с францисканцем Плано Карпини в далеком Каракоруме. Совершенно не убедительна гипотеза А.П. Толочко, пытавшегося связать «архиепископа Петра» с Ярославом Всеволодовичем, который не отличался рвением в поиске межконфессиональных контактов21. Да и линия на сближения с Ордой, которую неуклонно проводили суздальские правители после 1243 г., никак с этим не вяжется. С другой стороны, на то, что речь идет о представителе западных или южных русских земель указывает обозначение Петра «de Russcia» — для правителей Северной Руси чаще использовались конкретные указания «Суздальский» или «Новгородский»22. Даниил Романович Галицкий в папских грамотах неизменно отмечался как «король Руси» (regi Ruscie)23. Францисканец Плано Карпини, возвращаясь летом 1247 г. из монгольских степей через Киев, встретился с Даниилом и получил от него заверения, что он и его брат Василько «желают иметь Господина Папу своим преимущественным господином и отцом, а святую Римскую церковь владычицей, и учительницей, причем подтвердили все то, о чем раньше сообщали по этому поводу чрез своего аббата (confirmantes etiam omnia, quæt prius de hac materia per Abbatem suum transmiserant), и послали также с нами касательно этого к Господину Папе свою грамоту и послов»24. Так, как брат минорит покинул Лион 16 апреля 1245 г., то и визит этого аббата (по-русски игумена), направленного к папе Даниилом и Васильком Романовичами, должен был состояться не позднее. Вполне можно допустить, что упоминается именно архимандрит («архиепископ») Петр25. Таким образом, можно заключить, что искать союзников на Западе галицко-волынские князья начали еще до поездки Даниила к Батыю осенью 1245 г. и даже до битвы при Ярославе26.

* * *

Показателен интерес, проявленный в Лионе к информации из Руси. Очевидно, что эти сведения, полученные Иннокентием, сказались на его дальнейшей восточной политике. Кроме как соседи монголов, русские представляли интерес и сами по себе. В начале 1240-х гг. на Руси сложилась сложная церковная ситуация — не было не только главы Русской Церкви, но и патриарха, который мог бы его рукоположить. Для Запада момент для вмешательства был крайне удачным. После захвата крестоносцами Константинополя в 1204 г. патриархи вынуждены были покинуть свою столицу. В 1206 г. патриарх Иоанн X Каматир переехал в Никею, где Феодор Ласкарь основал новую греческую империю. В Константинополе латиняне стали избирать своего первосвященника. Положение сохранялось вплоть до 1261 г., когда император Михаил VIII Палеолог отвоевал византийскую столицу у католиков.

Русь признавала верховенство никейских патриархов. В 1236 г. в Киев из Никеи прибыл новый митрополит Иосиф (Есиф)27. Но более об этом иерархе ничего не известно — позднее в источниках он не упоминается. Считается, что он либо погиб в декабре 1240 г. при монгольском штурме Киева, либо вернулся домой примерно в то же время28. Тогда же умер патриарх Герман (1222—1240 гг.), а сменивший его Мефодий не прожил и года. В результате Никейский патриарший престол оставался вакантным вплоть до 1244 г.29

В тяжелом положении оказались и русские священнослужители. Монгольский погром и раскол страны, разрыв торговых и дипломатических коммуникаций, административный хаос: на юге и в Галиции эти явления сохранялись вплоть до 1243 г. Источники фиксируют и факты канонических злоупотреблений: епископ Угорский Иоасаф (Асаф) пытался узурпировать митрополичий стол, за что был лишен сана, а столица его епархии перенесена в Холм30. Инициатива Иоасафа предельно возмутила Даниила Романовича, озабоченного вопросом налаживания власти в княжестве. В связи с тем, что из Никеи кандидаты не прибывали, галицкий правитель решил сам выбрать нового митрополита. Судя по всему, выбор пал на печатника Кирилла, отличившегося при наведении порядка в Днестровском Понизье.

После ухода монголов в начале 1241 г. Даниил вернулся в разоренную страну, где правил хаос. Случайные бояре-узурпаторы захватили целые области и «вокняжились». С наиболее очевидными смутьянами князь расправился сразу, а затем приступил к сбору иных жалоб и подготовке серии судебных разбирательств по фактам беззакония в период монгольского вторжения. Во все концы были направлены специальные чиновники, призванные описать злоупотребления бояр за время их вольницы: «исписати грабительства нечестивыхъ бояръ, утешити землю»31. Вероятно, готовилось публичное судебное разбирательство, для которого собирали материал. Похожая акция проводилась в Англии в 1275 г., когда вступивший на трон Эдуард I разослал чиновников по стране для описи баронских злоупотреблений, случившихся в период гражданской войны, — возникли так называемые «Изыскания старьевщика» (Ragman quest), на основе которых специально созванный парламент выносил приговоры виновным.

Одним из таких чиновников Даниила был печатник Кирилл, оказавшийся весной 1242 г. в Бакоте, где успешно противостоял попытке черниговского княжича Ростислава Михайловича захватить город32. Летописец подробно фиксирует диалог Кирилла и Ростислава, что, скорее всего, указывает на причастность одного из этих лиц к составлению текста33. Прямых указаний на это в источниках нет, но многие исследователи считают гипотезу о тождестве этого Кирилла и позднейшего киевского митрополита «имеющей достаточно веские основания»34. Н.Ф. Котляр называл Кирилла «ближайшим к Даниилу человеком в его окружении, "печатником", т. е. хранителем княжеской печати, канцлером»35. При такой характеристике будет не странно, что князь выбрал на пост митрополита этого кандидата, надежного подданного и умелого переговорщика. В летописи новый митрополит впервые упомянут под 1243 г., когда в период налета на Галицию монгольских ханов Манамана и Балая Даниил укрылся в Холме, «поима с собою Курила митрополита»36. Тогда же, вероятно, произошло и разрешение конфликта с угровским епископом Иоасафом, смещенным с кафедры, перенесенной в Холм.

Но на поставление в Никею Кирилл смог отправиться только в 1246 г., когда был избран новый патриарх и на западной границе воцарилось определенное спокойствие. В 1245—1246 гг. князь Даниил ездил к Батыю. Вероятно, Кирилл отбыл уже после его возвращения: «Курилъ бо митрополитъ идяше посланъ Даниломъ и Василкомъ на поставление митрополье Рускои»37. По пути в Никею, Кирилл посетил Венгрию, где сумел успешно провести переговоры о мирном соглашении между королем Белой и Галицко-Волынским дуумвиратом — еще один пример его способностей переговорщика и дипломата — как при Бакоте. Вернуться на Русь и вступить в митрополичьи права Кирилл смог только в 1247 г. И только зимой 1249/50 г. он отправился с визитом во Владимир Залесский.

Все предшествующие годы (1242—1247) Кирилл являлся только «избранным митрополитом» (metropolites electus), что не позволяло ему реально влиять на положение дел во всей Русской Церкви. Сложно определить и его отношения с владимиро-суздальскими князьями на начальном этапе своего служения. Фактически можно сказать, что на Северо-Востоке Руси во владениях Ярослава Всеволодовича верховным иерархом являлся Ростовский епископ: мы даже не знаем, кто заместил погибшего в 1238 г. во время монгольского штурма Владимирского епископа Митрофана — был ли вообще после 1238 г. епископ в столице края, Владимире Залесском? Церковная иерархическая цепочка была нарушена на нескольких уровнях. Почти десятилетие после монгольского вторжения церковное управление во Владимиро-Суздальской земле было обескровлено. Страна фактически находилась в изоляции от своих православных единоверцев. Именно в эти годы мы наблюдаем активизацию усилий Рима по привлечению русских правителей под свою духовную власть.

* * *

Особую роль папа Иннокентий IV придавал контактам с правителями Галицко-Волынской Руси38. Плано Карпини сообщал, что во время пребывания в Галиции летом 1245 г. он читал князю Васильку Романовичу и местным прелатам папскую грамоту с призывом к объединению церквей. Отозваться на нее они не решились якобы только по причине отсутствия князя Даниила, за которым должно было быть последнее слово:

«Отсюда [из Польши] он [князь Василько Романович] повез нас в свою землю. И так как он задержал нас на несколько дней на своем иждивении, чтобы мы несколько отдохнули, и, по нашей просьбе, приказал явиться к нам своим епископам, то мы прочли им грамоту Господина Папы, в которой тот увещевал их, что они должны вернуться к единству святой матери церкви; мы также увещевали их и даже склоняли к тому же самому, насколько могли, как князя, так епископов и всех других, которые собрались. Но так как в то время, когда вышеупомянутый князь поехал в Польшу, его брат, князь Даниил, поехал к Бату, и его не было налицо, то они не могли дать решительный ответ, и нам для окончательного ответа надлежало ждать возвращения Даниила»39.

За время путешествия францисканца в глубины Евразии, видимо, были установлены и иные контакты Рима с галицкими князьями. Когда летом 1247 г. Плано Карпини возвращался в Лион через Киев, он опять встретился с Даниилом и Васильком Романовичами, которые теперь изъявили полное согласие вступить под покровительство Латинской Церкви:

«Киевляне же, узнав о нашем прибытии, все радостно вышли нам навстречу, именно они поздравляли нас, как будто мы восстали от мертвых; так принимали нас по всей Руссии, Польше и Богемии. Даниил и Василько, брат его, устроили нам большой пир и продержали нас против нашей воли дней с восемь. Тем временем они совещались между собою, с епископами и другими достойными уважения людьми о том, о чем мы говорили с ними, когда ехали к Татарам, и единодушно ответили нам, говоря, что желают иметь Господина Папу своим преимущественным господином и отцом, а святую Римскую Церковь владычицей и учительницей, причем подтвердили все то, о чем раньше сообщали по этому поводу чрез своего аббата, и послали также с нами касательно этого к Господину Папе свою грамоту и послов»40.

После того как Плано Карпини доложил о случившемся папе Иннокентию, тот опубликовал специальную буллу от 7 сентября 1247 г., в которой поручил своему легату в Пруссии и Восточной Прибалтике Альберту Зуербееру отправиться к Даниилу и произвести процедуру перехода в католичество его самого, его подданных и духовенства41. Одновременно Альберт получил от папы право носить архиепископскую мантию на Руси, что означало согласие включить русские земли в границы его епархии42.

Альберт Зуербеер (Albert Suerbeer; ум. 1273) уже упоминался нами как неудачный кандидат на пост рижского епископа в 1230 г. Вместо него епархию тогда возглавил каноник Николай. Альберт был отправлен в Ирландию, где занял пост примаса местной Церкви — архиепископа Армагского (Archidioecesis Ardmachana; Ard-Deoise Ard Mhacha), митрополита Ирландского. В этом положении он прибыл на Лионский собор в 1245 г., где получил новое назначение опять в Прибалтику. Сначала папа рассчитывал использовать его в Германии для борьбы с императором Фридрихом, но затем назначил архиепископом Прусским. Альберт сменил на этом посту умершего к тому времени первого прусского епископа Христиана, но приобрел более пышный титул архиепископа Пруссии, Ливонии и Эстонии, а также статус папского легата в Восточной Прибалтике. 3 мая 1246 г. папа выпустил буллу, в которой определил Альберта как легата папы Римского на Руси43. Перед ним была поставлена четкая цель — подписать акт об унии с Русью.

Печать комтура Зегевольда, 1271 г.

Альберт был человеком властным и настойчивым. Только вступив в должность, он фактически взял под личный контроль управление Ливонской церковью, несмотря на то что рижский епископ Николай, его оппонент в 1230 г., был еще жив44. После смерти Николая в 1253 г. Альберт перенес кафедру в Ригу, где был 20 января 1255 г. утвержден папой в качестве Рижского архиепископа, главы обширной епархии от Пруссии до Эстонии45. Первое время Альберт столкнулся с немалыми трудностями в своих владениях. В Пруссии бушевала война, и он даже не имел возможности посетить свою епархию. В итоге Альберт обосновался в Любеке, заняв в дополнение вакантный стол местного епископа. В 1247 г. он, надо полагать, призван был активно подключиться к переговорам об унии с Даниилом Галицким. Известно, что русские князья оказались тяжелыми переговорщиками и растянули препирательства на несколько лет. Диалог начался очень активно — 3 мая 1246 г. папа Иннокентий выпустил сразу 7 (семь) посланий, связанных с Русью46. Понтифик готов был идти на уступки, и это позволило Даниилу выговорить немало выгодных условий47. Переговоры велись вплоть до 1253 г., когда завершились с одной стороны коронацией галицкого князя, а с другой — монгольским налетом Куремсы48.

В начале 1248 г. по Европе, вероятно, прокатился слух о приближении нового монгольского нашествия. В течение трех дней папа Иннокентий направил три послания с просьбой незамедлительно предупредить его о начале вторжения через братьев Тевтонского ордена: первое письмо 22 января 1248 г. было направлено Даниилу Романовичу Галицкому — оно краткое, ведь «светлейший король Руси» уже почти подданный Рима49; второе — 24 января 1248 г. — прусскому магистру Генриху фон Вейде (1247—1248), оно столь же краткое50; а третье — 23 января 1248 г. — самое пространное — Александру Ярославичу, «благородному мужу Александру, герцогу Суздальскому» (Nobili viro Alexandro Duci Susdaliensi)51.

* * *

Лишь в начале 1248 г. папа начал зондировать почву по налаживанию связей с Северо-Востоком Руси. Известно, что предшественник Иннокентия, папа Григорий IX, неоднократно пытался вступить в диалог с суздальскими властителями. В 1231 г. было написано папское послание великому князю Юрию Всеволодовичу, а чуть позже его брату Ивану Всеволодовичу52. Судя по всему, все они остались без ответа. Сложная внешнеполитическая ситуация заставила Ярослава Всеволодовича все же провести некую беседу с францисканцем Плано Карпини, встреченным в далекой Монголии в 1246 г. В своем сочинении «История Монгалов» Плано Карпини упоминает присутствие в монгольской ставке «русского князя Ярослава из Суздаля»53, но нигде не сообщает, что между ними велись переговоры. Однако в своем послании от 23 января 1248 г. папа Иннокентий однозначно указывал, что Ярослав не только разговаривал с братом-миноритом, но изъявил желание войти в лоно Латинской церкви:

«Благородному мужу Александру, герцогу Суздальскому (Nobili viro Alexandro Duci Susdaliensi), Иннокентий епископ, раб рабов Божиих. Отец грядущего века, князь мира, сеятель благочестивых помыслов, Спаситель наш Господь Иисус Христос окропил росою своего благословения дух родителя твоего светлой памяти Ярослава (Jeroslai; Jaroslai) <...> Ибо, как стало нам известно из сообщения возлюбленного сына, брата Иоанна де Плано Карпини из Ордена миноритов, поверенного нашего (fratre Johanne de plano Carpino de Ordine Fratrum Minorum Protonatario nostro), отправленного к народу татарскому (Tartaricam), отец твой, страстно вожделев обратиться в нового человека, смиренно и благочестиво отдал себя послушанию Римской церкви, матери своей, через этого брата, в присутствии Емера, военного советника (de conscientia Jemens militis consiliarii). И вскоре бы о том проведали все люди, если бы смерть столь неожиданно и счастливо не вырвала его из жизни»54.

Свидетелем произошедшего с Ярославом Всеволодовичем обращения выступает Емер, то есть Темер, «воин Ярослава», русский и латинский переводчик, чьими услугами Плано Карпини пользовался при дворе хана и при общении с окружающими55. Вполне возможно, что симпатии Ярослава к Риму, столь однозначно воспринятые собеседником, являлись погрешностью перевода и следствием случайной фразы. Папа Иннокентий специально разъясняет Александру обстоятельства перехода его отца в католичество — и даже приводит свидетеля. Послание наполнено благожелательными увещеваниями и просьбами склонить свою выю пред Римской Церковью по примеру великого князя Ярослава:

«Да не будет тобою разом отвергнута просьба наша (с которой обращаемся к тебе), исполняя наш долг, которая служит твоей же пользе; ибо весь спрос с тебя: чтобы убоялся ты Бога и всем сердцем своим его любил, соблюдая заветы его. Но, конечно, не останется сокрытым, что ты смысла здравого лишен, коль скоро откажешь в своем повиновении нам, мало того — Богу, чье место мы, недостойные, занимаем на земле»56.

Считается, что ответ Александра Ярославича на папское послание носил благожелательный характер. Это заключение делается исходя из текста другого (от 15 сентября 1248 г.) послания Иннокентия князю Александру — на этот раз он назван «сиятельным королем Новгорода» (Illustri Regi Novgardiae):

«Господь отверз очи души твоей и наполнил тебя сиянием света своего, ибо, как узнали мы от нашего благословенного брата, архиепископа Прусского, легата Апостольского престола, ты преданно искал и прозорливо обрел путь, который позволит тебе весьма легко и весьма быстро достичь врат райских»57.

Исследователи длительное время не решались признать адресатом этого послания Александра Невского — уж слишком необычно звучало обвинение в латинстве для благоверного князя58. Последнее время, однако, сомнения эти развеяны. Папа Иннокентий, очевидно, писал Александру Ярославичу, но, скорее всего, изначально был не вполне правильно информирован своим легатом Альбертом.

В связи с этим, прежде всего бросается в глаза та настойчивость, с которой правители как Запада, так и Востока обращались именно к Александру Невскому как наиболее влиятельному правителю Северной Руси. Плано Карпини сообщает, что хатун Туракина после смерти Ярослава Всеволодовича (30 сентября 1246 г.) немедленно послала за его сыном Александром, желая «подарить ему землю отца»59. Однако князь длительное время отказывался ехать в Монголию, упирался, не отвечал на послания:

«Тот [князь Александр] не пожелал поехать, а остался, и тем временем она [хатун Туракина] посылала грамоты, чтобы он явился для получения земли своего отца. Однако все верили, что если он явится, она умертвит его или даже подвергнет вечному плену»60.

Если об этом записал даже Плано Карпини, то летом 1247 г. Александр Ярославич так еще и не отправился в Орду. На протяжении пяти предшествующих лет ему удавалось избегать этих визитов. В 1243 г. первым из русских князей к Батыю ездил великий князь Ярослав. И взял он с собой не кого-то из старших сыновей, а третьего по старшинству — Константина (ум. 1255). Батый пожаловал Ярослава великим княжением и старшинством в братии, а Константин направил на поклон в Каракорум:

«Великыи князь Ярославъ поеха в Татары к Батыеви, а сына своего Костянтина посла къ Канови; Батыи же почти Ярослава великого честью и мужи его, и отпусти, и рекъ ему: "Ярославе, буди ты стареи всемъ княземъ в Русскомъ языце"; Ярославъ же възвратися в свою землю с великою честью»61.

После смерти Угэдея в 1241 г. среди Чингизидов разразилась борьба за трон. Власть в Орде захватила вдова Угэдея, хатун Туракина, рассчитывавшая обеспечить избрание великим ханом своего сына Гуюка, который еще в 1240 г. во время европейского похода рассорился с Батыем. В результате сформировалось две «партии»: 1) потомки и родственники Угэдея во главе с хатун; и 2) партия наследников Джучи и Толуя, возглавляемая Батыем. На курултае в августе 1246 г. перевес оказался на стороне сына Угэдея, Гуюка, который и стал великим ханом. Но прожил он недолго — в начале 1248 г. Гуюк умер, как говорили, будучи отравленным Батыем62. На следующих выборах хана в 1250 г. сторонников Батыя оказалось больше, и ханом стал его ставленник, сын Толуя Менгу (ум. 1259)63.

В 1243 г. Батый был заинтересован в спокойствии на западной границе. Его благожелательное отношение к великому князю Ярославу было оправдано внутренними причинами. Одновременно хан сделал реверанс и в отношении монгольского центра — в великую столицу был направлен Константин Ярославич. Хатун Туракина, однако, этим визитом осталась недовольна и потребовала прибытия самого Ярослава. В конце 1245 г. (или начале 1246 г.) князь во главе большой делегации, включавшей чуть ли не всю династию (братья Святослав и Иван Всеволодовичи, а также Владимир Константинович, Борис Василькович и Василий Всеволодович), отправился на Волгу. После переговоров с Батыем все сопровождавшие Ярослава смогли вернуться домой, а сам он поехал дальше — в монгольскую столицу, где, вероятно, присутствовал на курултае по выборам нового хана. Сам Батый на курултай не прибыл, и русский князь фактически выступил его представителем, доверенным лицом. Возможно, эта роль стала символическим основанием для его отравления — на выборах победили противники Батыя, а к нему отправился посланник-мертвец.

Примечательно, что во всех этих поездках никогда не принимал участия Александр Ярославич64. Владимирское великое княжение по «лествичному праву» последовательно наследовали братья: после смерти Константина Всеволодовича в 1218 г. — Юрий, после гибели Юрия в 1238 г. — Ярослав, а после смерти Ярослава в 1246 г. — Святослав. Летом 1246 г. в Каракоруме хорошо знали, что наследником Ярослава является Святослав, но прибыть потребовали именно Александра. Вероятно, именно он, удачливый полководец и могущественный правитель, воспринимался современниками как наиболее влиятельная фигура на Севере Руси. Несомненно, что эту славу ему обеспечили победы на Неве и на Чудском озере. Монголы в 1241 г. при Легнице также встречали братьев рыцарских орденов (тевтонского и тамплиеров) — имели представление об их боевом мастерстве, отчего и воинские достижения Александра Ярославича были для них не пустым звуком.

Князь Александр долго не хотел ехать к монголам — прошло почти полтора года настойчивых приглашений, прежде чем он отправился в путь. Причем этому предшествовала некоторая несогласованность или даже ссора в среде русских князей.

* * *

Официальная суздальская летопись представляет дело под 6755 (март 1247 — февраль 1248) годом весьма гладко: после получения известия о смерти Ярослава Всеволодовича Александр отправился во Владимир, где «плакася по отце своемь с стрыемъ своимъ Святославомъ и с братею своею»65. Создается впечатление, что описан княжеский съезд, на котором старшинство было признано за князем Святославом Всеволодовичем (1196—1253). Далее летопись сообщает:

«Того же лета Святославъ князь сынъ Всеволожь седе в Володимери на столе отца своего, а сыновци свои посади по городомъ якоже бе имъ отець урядилъ Ярославъ»66.

Затем следует известие о поездке Андрея Ярославича в Орду и о том, что Александр Ярославич поехал вслед за ним. Батый отправил братьев в Каракорум к великому хану: это произошло не позднее февраля 1248 г. Их возвращение из Монголии отмечено под 6757 (март 1249 — февраль 1250) г. «тое же зимы», то есть, вероятно, до начала апреля 1249 г.67

Решение о распределении власти на Руси, принятое великим ханом, оказалось немного необычным:

«Тое же зимы приеха Олександръ и Андреи от Кановичь и приказаша Олександрови Кыевъ и всю Русьскую землю, а Андреи седее в Володимери на столе»68.

В.Л. Егоров считает, что раздел был произведен в соответствии с «монгольским династическим наследственным правом»: старший сын получил верховную власть, а второй сын — удел отца69. Странная должна была сложиться ситуация: великим князем по русскому праву должен был стать и стал по общему решению князей Святослав Всеволодович — последний внук Юрия Долгорукого70. Положение разъясняют поздние летописи: Воскресенская:

«Того же лета Святославъ Всеволодичь седъ на столъ въ Володимери и седе лето едино, и прогна и́ князь Михайло Ярославичь»71.

Оказывается, в конце 1247 г. или начале 1248 г. Святослав был изгнан («прогна») племянником. Но одни летописи называют имя племянника Михаил, а другие — Андрей. В Новгородской IV и родственных (Новгородско-Карамзинская, Новгородская V) летописях известие звучит следующим образом:

«И по единомъ лете прогна Андреи хоробри торови (варианты по спискам: Хоробри Татарове, Хоробритов, Хоробритовичь), сынъ Ярославль, а самъ седе на столе»72

При издании Новгородской IV летописи в 1915 г. под наблюдением А.А. Шахматова и Ф.И. Покровского упоминание в этой статье имени Андрея было специально отмечено как ошибка: правильно — «нужно разуметь» — князя Михаила, отмеченного в Воскресенской и Никоновской летописях73. Про Михаила известно немного. Летописи единодушно фиксируют его гибель в конце 1248 г. при отражении литовского набега74. Про Андрея сообщается, что он — в конце 1247 или начале 1248 г. — отбыл к Батыю, а за ним туда же поехал Александр. С Андреем ситуация выглядит более понятной. Казалось, можно представить: Андрей изгоняет Святослава, а затем едет в Орду, но вмешивается Александр и перехватывает верховную власть — Андрей получает только Владимир, то есть то, что отобрал у Святослава. Вслед за Дж. Феннелом и Я.С. Лурье некоторые исследователи признают более достоверным известие об Андрее Новгородской IV летописи, так как о Михаиле сообщают более поздние источники75.

С другой стороны, более четкие сведения мы получаем именно о Михаиле — причем из источников, не связанных с Новгородской IV. За сообщением об Андрее следует какая-то абракадабра: Хоробры торови (или Хоробриторови), Хоробры Татарове, Хоробрытов(ычь). Интерпретации этого места исследователи обычно не предлагают. Но прозвище «Хоробрит» в источниках закрепилось именно за Михаилом. Андрей позднее неоднократно упоминается в летописи и нигде не назван «Хоробритом», да и вообще не имеет прозвища. Кроме того, «единоутробная» с Новгородской IV Софийская I летопись ничего не знает про события 6755—6756 гг. — они вообще пропущены. Можно предположить, что в Новгородской IV это место восполнено по какому-то порченному источнику, где читались известия о вокняжении Святослава, его свержении и поездке Андрея с Александром в Орду — в результате про поездку князей в Орду Новгородская IV не упоминает, но фиксирует изгнание Святослава каким-то «Андреи Хоробри Торови». Новгородский источник примерно того же времени — Летопись Авраамки — вообще не упоминает имени племянника, изгнавшего Святослава, но само известие об изгнании сохранил: «седе лето, и прогнаша его сынъ Ярославль»76.

Новгород. Гравюра из «Описания путешествия в Московию и Персию» Адама Олеария, 1656 г.

Приоритетной нам все же представляется версия про изгнание Святослава Михаилом — с этим согласны и многие современные историки77. Однако, основные затруднения вызывает вовсе не имя главного участника, а распределение ролей в конфликте. Наиболее распространенная версия: после того как Андрей и Александр уехали в Орду, Михаил Ярославич решил всех обмануть и выгнал с великого княжения Святослава. Однако сам он к Батыю не поехал, но принялся оборонять землю от литовцев, в борьбе с которыми и погиб. Еще более странной будет выглядеть версия с выделением главной роли князю Андрею: он сверг Святослава и поехал в Орду утверждаться, а Александр Ярославич решил не начинать кровопролития, но разобрать дело миром при дворе Батыя, к которому и поехал вслед за братом. Роль остальных князей при таком изложении исключительно пассивная — больше полутора лет Андрея и Александра не было на Руси, но никто не решился вернуть трон Святославу, и сам он тоже. Полагаем, конфронтация между Ярославичами была менее яркой. Впоследствии мы можем наблюдать как мирное сосуществование Андрея и Александра (в 1250—1251 гг.), так и союзнические отношения Александра Невского с сыном Святослава Дмитрием (в 1255 г.)78. Кроме того, за смерть Михаила Ярославича той же зимой 1248/49 г. литовцы расплатились разгромом у Зубцева, который организовали «Суждальскыи князи»79. Хоронили Михаила тоже вся «братья его»80. Выходит, никакого раскола в стане Ярославичей — тех, что остались на Руси — в 1248 г. не наблюдалось.

Однако конфликт все-таки отмечен летописью: 1) Михаил (или Андрей) именно «прогна» Святослава; 2) сначала в Орду поехал Андрей, и лишь потом — «по брате» — Александр. Нынешнее состояние источников позволяет лишь предельно гипотетически определить существо муждукняжеских недоразумений того времени. Возможно, изгнание Святослава состоялось на основании совместного решения группы князей Ярославичей, из которых Андрей был направлен в Орду, дабы утвердить ситуацию у хана, а Михаил остался во Владимире хранить достигнутое. Александр, скорее всего, считал такую ситуацию неправильной и решил также поехать к Батыю. Династическая ситуация могла показаться действительно сложной и достойной отправки в столицу Монголии. Весь период, пока Андрея и Александра не было на Руси, Святослав — довольно пассивный и слабый в военном отношении князь — не решался выступить против племянников. Но когда князья вернулись, выяснилось, что посредничество Александра привело только к тому, что он был объявлен верховным попечителем над всеми русскими князьями — «приказаша Олександрови Кыевъ и всю Русьскую землю», а также сохранил за собой Новгород. Андрей получил, что и хотел, — Владимир. В связи со смертью Михаила иного перераспределения столов не произошло.

Примечательно, что Святослав так и не поехал к Батыю просить о справедливости. Только осенью 1250 г. — через полтора года после возвращения Александра — он отправился с сыном в Орду. Так, как уже 3 февраля 1253 г. Святослав преставился81, можно предположить, что поездка в 1250 г. была связана с закреплением вотчины (Юрьев-Польского) за его сыном Дмитрием, а не поисками великокняжеского стола. Впоследствии мы встречаем Дмитрия Святославича в близком кругу Александра Невского — надо полагать, между ними не было кровной обиды.

* * *

В начале 1249 г. Александр вернулся из Орды, но только под 1250 г. НПЛ сообщает о прибытии князя в Новгород82. События этих лет крайне скудно описаны в летописи. Считается, что, став киевским князем, Александр в Киев не поехал83. По версии В.Н. Татищева, его не пустили новгородцы «татар ради»84. Город якобы был настолько разорен, что не представлял ценности в качестве княжеского центра. Это — существенное преувеличение. Действительно, разорение было колоссальным, но Киев и после этого сохранил значение важного экономического центра. Здесь остались конторы итальянских купцов, действовала традиционная переправа через Днепр, сохранялись административные функции85. Плано Карпини, проезжавший через Киев в 1246 и 1247 гг., писал, что «этот город был весьма большой и очень многолюдный, а теперь он сведен почти ни на что: едва существует там двести домов, а людей тех держат они в самом тяжелом рабстве»86. Однако при этом из Киева «к иным варварским народам» его провожал тысяцкий, а «под непосредственной властью Татар» находился только Канев в 120 км на юго-восток87. «Киевляне» — это вообще единственная русская городская община, которую упоминает Плано Карпини, внимательный и кропотливый соглядатай. Из изложения францисканца можно понять, что город в 1247 г. контролировали Даниил и Василько Романовичи88. Но позднее — вплоть до начала XIV в. — исследователи считают, что верховным сюзереном Киева оставались владимиро-суздальские князья89.

В конце 1249 г. Александр Ярославич был во Владимире при погребении князя Владимира Константиновича90. В 1250 г. на Северо-Восток прибыл митрополит Кирилл вместе с дочерью Даниила Романовича Галицкого, которую митрополит в конце того же года обвенчал в Андреем Ярославичем91. Весной 1251 г. Кирилл поехал «ко Олексанъдру» в Новгород, где в мае 1251 г. рукоположил архиепископа Далмата, сменившего Спиридона, умершего в 1249 г.92 Зимой 1251/52 г. представитель новгородского князя Александра «рыцарь Микьял» (Михаил) прибыл в норвежскую столицу Тронхейм и подписал с конунгом Хаконом соглашение о разграничении владений в Финляндии93. Надо полагать, эти годы (1251 и начало 1252 г.) Александр Ярославич провел в Новгороде. Однако по нашим наблюдениям, образуется две большие информационные лакуны — с апреля по декабрь 1249 г. и с начала 1250 г. по весну 1251 г. Огромные промежутки времени вполне могли позволить Александру посетить Киев.

* * *

Эти годы стали определяющими для князей в их отношениях с монголами. После поездки к Батыю в 1245 г. Даниил Романович вел исключительно самостоятельную политику без оглядки на Восток. Все его предприятия были ориентированы исключительно на Запад — война за наследство Конрада Мазовецкого в Польше, походы на ятвягов, участие во внутренней борьбе в Литве, война за австрийское наследство94. Никак не возможно представить такую активную и агрессивную внешнюю политику Галицкой державы с учетом постоянной опасности монгольского вторжения. Скорее всего, князья отдавали себе отчет, что такой опасности не было. Вплоть до 1250 г. Батый был увлечен борьбой за власть внутри монгольской империи. После смерти Гуюка в 1248 г. он сделал все возможное, чтобы курултай в 1250 г. избрал великим ханом его ставленника — старшего сына Толуя Менгу (1250—1259 гг.). Батый при этом стал фактически соправителем и оставался таковым до своей смерти в 1255 г.:

«Он [Бату] сам возвел [дословно "поднял"] Менгу-каана на каанство и заставил всех своих братьев, родственников и эмиров подчиниться и покориться ему. Он послал вместе с ним своего брата Берке и своего сына Сартака, который был наследником престола, с тремя туменами войска, дабы они в местности Онон и Келурен, которая была коренным юртом Чингисхана, посадили его на престол каанства и трон миродержавия и исправили и загладили бы козни детей Угэдэй-каана, замысливших вероломство»95.

Только после того, как он заставил всех родственников признать власть Менгу, хан вновь обратился к делам на Руси. После 1240 г. и до 1252 г. мы не знаем о монгольских нападениях на Суздальские владения. В 1243 г. отряд Маномана и Балая вторгался в Галицию, но вскоре отошел. Надо полагать, русские князья в этот период воспринимали свои договоренности с монголами как формальный вассалитет, выражавшийся в нерегулярной уплате дани, подарках. Возможно, как Даниил Романович, так и ставший его зятем Андрей Ярославич слишком легкомысленно относились к своему статусу подданных великого хана. Вряд ли можно говорить, что Андрей Ярославич подпал под влияние Даниила и стал плести антимонгольские интриги. Скорее всего, речь шла о серии недоразумений, которые Батый разрешил слишком буквально — кровавым налетом.

* * *

Зимой 1252/53 г. хан Куремса, контролировавший южнорусские степи, напал на Каменец, но был отбит96. Даниил немедленно послал в Рим письмо с извещением о приближении «татар» и просьбой прислать обещанную за обращение в латинство военную помощь. Папа, обрадованный интенсификацией переговорного процесса и в ожидании унии, 14 мая 1253 г. обнародовал послание с призывом к Крестовому походу против монголов. Обращен призыв был не ко всем христианам, а только к Чехии, Моравии, Сербии и Померании97. Отдельное письмо было направлено в Польшу98. Жребий был брошен. Осенью 1253 г. в Галицию прибыл папский легат Опизо из Мессаны с королевской короной — той же зимой Даниил был коронован99. Ожидая поддержки с Запада, в 1254 г. Даниил развязал большую войну с монголами. Нападение Куремсы на Каменец скорее напоминало пограничный конфликт, который следовало разрешать в Орде. Но Галицкий князь выбрал иной путь:

«По рати же Кремянецькои Куремьсине Данилъ воздвиже рать противу Татаромъ...»100.

Началась многолетняя война, длившаяся с переменным успехом вплоть до 1258—1259 гг., когда Куремсу сменил Бурундай, пришедший на Русь «в силе велице» и покоривший, наконец, западнорусских князей101. Ни в 1254 г., ни потом помощь из Европы к Даниилу не пришла. Какие-то переговоры о ней, возможно, происходили и позднее, но, судя по всему, контакты Романовичей с Римом стали минимальными. Иннокентий IV пытался исправить ситуацию. 17 мая 1254 г. он писал архиепископу Рижскому Альберту с просьбой срочно организовать поход против монголов102. Но и глава прибалтийской церкви ничего не сделал. В декабре 1254 г. Иннокентий IV умер, так и не завершив дело обращения схизматиков. Новый папа Александр IV повел гораздо более агрессивную политику на Востоке. 6 марта 1255 г. он направил письмо литовскому князю Миндов-гу, который недавно изъявил верность Риму. В этом послании папа призвал литовцев воевать с русскими соседями как с «неверными»103. Впоследствии звучали даже призывы к крестовому походу против Галицко-Волынского государства104. Дело курии в землях Западной Руси было проиграно — воспользоваться удачным стечением обстоятельств в условиях монгольской угрозы они не смогли.

* * *

Примерно та же ситуация сложилась и в Северо-Восточной Руси. Судя по тому, что Александр уехал к Батыю еще зимой 1247/48 г., он не мог своевременно получить послания папы как от 23 января 1248 г., так и от 15 сентября 1248 г. Обычно считается, что с первым письмом он успел ознакомиться, находясь на Волге, еще до отбытия в Центральную Монголию105. Его ответ был благожелательным, и именно на него ссылается Иннокентий во втором письме:

«А потому ты, дабы не быть удаленным от врат, не угодив Богу, всячески высказывал рвение, чтобы путем истинного послушания приобщиться к единой главе Церкви. В знак этого ты предложил воздвигнуть в граде твоем Плескове соборный храм для латинян. <...>
Мы, нежно заключая тебя как избранного сына Церкви в объятия наши, испытываем чувство умиления, равное тому чувству сладости Церкви, что ощутил ты, обретающийся в столь отдаленных краях, там, где множество людей смогут по примеру твоему достичь того же единения. <...>
Кроме того, вышеупомянутый архиепископ [Прусский Альберт] желает навестить тебя. Поэтому мы обращаемся к твоему Королевскому величеству с молениями, предостережениями и настойчивыми просьбами, дабы ты подобающим образом принял его как выдающегося члена Церкви, дабы ты отнесся к нему благосклонно и с уважением воспринял то, что он посоветует тебе ради спасения твоего и твоих подданных. Мы же, следуя совету того же архиепископа, позволяем тебе воздвигнуть упомянутый храм»106.

Следует заметить, что в 1248 г. отношения Альберта Зуербеера и Тевтонского ордена были далеки от добрых. Архиепископ стремился обосноваться в Пруссии, чему мешали братья-рыцари. В итоге он так и не побывал в своей епархии, но проживал в Любеке, а затем перебрался в Ригу. Надо полагать, он не был заинтересован в трансляции папского послания от 23 января 1248 г., в котором связующим звеном с русскими князьями отмечены тевтонские рыцари. Наоборот, узнав о содержании послания, он, должно быть, принял меры, чтобы перехватить инициативу. С этим и связаны ошибки папы Иннокентия в интерпретации позиции «новгородского короля Александра».

Все содержание буллы от 15 сентября 1248 г. распадается на два факта: 1) князь Александр согласился принять католичество, о чем сообщил папе архиепископ Прусский; 2) князь Александр хочет построить соборную церковь для католиков в Пскове — архиепископ Прусский просит папу разрешить ему это сделать. Всю информацию Иннокентий получал от Альберта. И она никак не согласуется с предыдущим посланием от 23 января 1248 г.: 1) ни слова про монголов; 2) ни слова про мудрость его отца Ярослава; 3) подчеркивается инициатива архиепископа Прусского, а не братьев Тевтонского ордена; 4) неожиданная просьба о строительстве соборного храма в Пскове.

Печать комтура Бендена, 1271 г.

Возможно, немецкие послы действительно побывали у Александра Ярославича, но, скорее всего, они испросили лишь формального согласия на строительство латинского храма в Пскове для приезжающих туда купцов. Само строительство латинской церкви для иноземных купцов вовсе не редкость в русских городах. Подобные храмы существовали в Смоленске, Новгороде, Ладоге и, возможно, Полоцке107. И для этого совсем не требовалось согласия папы. Причина, по которой Альберт запросил санкции понтифика по столь незначительному поводу, — стремление закрепить за собой приоритет в обращении восточных христиан. И одновременно намекнуть в Риме, что новгородский король почти уже крещен, и это благодаря архиепископу Прусскому, которому следует и далее содействовать в его предприятиях в Прибалтике.

Житие Александра Невского фиксирует примечательный сюжет о прибытии к князю послов из Рима:

«Некогда же приидоша къ нему [Александру Ярославичу] послы от папы из великого Рима, ркуще: "Папа нашь тако глаголет: "Слышахом тя князь честна и дивна, и земля твоя велика. Сего ради прислахом к тобе от двоюнадесятъ кординалу два хытреша — Агалдада [в НПЛ: Галда] и Гемонта, да послушаеши учения ихъ о законе Божии"".
Князь же Александръ, здумавъ съ мудреци своими, въсписа к нему и рече: Отъ Адама до потопа <...> от рожества Христова до страсти и воскресения, от въскресения же его и на небеса възшествиа и до царства Константинова, от начала царства Константинова до перваго збора и седмаго — си вся добре съведаемь, а от вас учения не приемлем". Они же възвратишяся въсвояси»108.

В ЖАН этот рассказ помещен после описания событий 1252 года, но указание «некогда» позволяет датировать его более ранним временем. Скорее всего, посольство Галда (вероятно, Halt или Holt) и Гемонта (вероятно, Helmoldus), которые по другим источниках не известны, состоялось вскоре после возвращения Александра в Новгород — то есть около 1250—1251 гг109. Князь со всей однозначностью указал латинянам на свою приверженность никейскому «Символу веры», утвержденному первым Вселенским собором (в Никее в 325 г.) и подтвержденному Седьмым собором (в Никее в 787 г.). Римская церковь, как известно, отступила от святоотеческого Символа веры в вопросе об исхождении Св. Духа: латинские проповедники в ходе полемики с арианами пришли к необходимости признать, что Св. Дух исходит не только от Отца, но и от Сына (Filioque)110. В 1014 г. тезис о Filioque стал частью официального учения в Риме, и вскоре имя папы перестали поминать в Константинополе. А 16 июля 1054 г. в субботу папский легат кардинал Гумберт возложил на алтарь храма св. Софии в Константинополе буллу, исключавшую из общения патриарха Михаила Керулария и всех его преемников111. Последовала и обратная анафема. Попытки преодолеть раскол предпринимались не раз, но остались безуспешными до наших дней. Анафема была снята только 7 декабря 1965 года одновременно патриархом Афинагором и папой Павлом VI. Следует подчеркнуть, что взаимные проклятия глав церквей длительное время носили маргинальный характер, и христиане в значительной мере воспринимали себя единым миром. Действительный раскол произошел после захвата и ограбления крестоносцами Константинополя в 1204 г., изгнания патриарха и начала интенсивного идеологического давления на лишенных своей столицы православных со стороны Рима112.

Очевидно, что центром, из которого было отправлено посольство к Александру Ярославичу, был не Рим, а Любек. Фактическим инициатором поездки выступал архиепископ Прусский Альберт, который сам в Новгород не поехал, но послал неких «Галда и Гемонта» зачитать папскую буллу от 15 сентября 1248 г. ЖАН сообщает, что князь «въсписа к нему», то есть по поручению Александра было составлено послание к папе, в котором подтверждалась приверженность русского правителя Никейскому вероучению. Отказ был решительный и сокрушительный. Вполне можно допустить, что Альберту было неприятно показывать его папе Иннокентию, и он готовил другие меры воздействия на русских. Потому, собственно, и прицеливался на Псков. Этот выбор был оправдан по нескольким причинам:

1. Псков никогда, вплоть до учреждения патриаршества на Руси (1589 г.), не был отдельной епархией и не имел собственного епископа. Он всегда входил составной частью в Новгородский диоцез. Можно было рассчитывать, что в городе существуют силы, склонные искать большей церковной самостоятельности.

2. В 1240—1242 гг., как мы писали в первом томе, Псков уже был включен в состав Дерптской епархии, и в городе процветала католическая пропаганда. Возможно, многим жителям было знакомо латинское богослужение.

3. Заботы правящей суздальской династии в эти годы были сконцентрированы вдали не только от Пскова, но и от Новгорода. Псков выступал далекой окраиной Руси.

Закрепиться в Пскове, как это уже произошло в 1240 г., казалось Альберту легче, чем пытаться склонить на свою сторону правящих князей. Архиепископ планомерно формировал юридическую базу свою для своих предприятий на Востоке, окружал русские границы своими ставленниками и подконтрольными территориями. Еще в 1247 г. Альберт был объявлен папским легатом для Руси. В том же году он явочным порядком назначил в Виронию, входившую в зону Лундской епархии, своего епископа — Дитриха Миндена (Theodericus, episcopus Vironensis)113. Впоследствии — в 1255 г. — он добился папской санкции на закрепление Виронии в своей юрисдикции, включение ее в диоцез Рижского архиепископа114. Формировался плацдарм на Нарве.

Гига. Гравюра из «Космографии» Себастьяна Мюнстера, 1550 г.

15 сентября 1248 г. Альберт получил санкцию на развитие своих действий в сторону Новгородской Руси. Папа специально разрешил строительство в Пскове соборного храма. А 3 октября того же года, судя по всему, в очередной раз вице-легат Альберта в Ливонии объявил, что согласно дарению «короля Гереслава», Псков принадлежит Дерптскому епископу115. Как мы упоминали, в 1245 г. кафедру покинул епископ Герман, а об имени нового епископа мы ничего не знаем вплоть до 1263 г116. Надо полагать, и здесь проявилась склонность Альберта Зуербеера к концентрации власти в своих руках: возможно, он сознательно долго не назначал в Дерпт нового епископа, сохраняя его полномочия за собой. В таких условиях поездка в Новгород «Галда и Гемонта» была чистой формальностью — Альберт и не рассчитывал на ее успех. Он явно готовился к военным мерам и создавал для них плацдарм.

Создается впечатление, что если бы такая массированная идеологическая и юридическая подготовка, как в конце 1240-х гг., состоялась в конце 1230-х, то немецкие завоевания в 1240 г. были бы гораздо более обширными и долговечными. Архиепископ Альберт учел прежние ошибки и готовил на 1250-е гг. масштабный натиск на Восток — ожидался только удобный момент.

* * *

Для полноты картины стоит добавить, что в те же годы активно готовилась к реваншу и Швеция. В том же, что и Дерптский епископ Герман, 1245 (или 1248) г. кафедру покинул Финляндский епископ Томас. Шведская колония оказалась в тяжелом положении. Земля еми отпала еще в конце 1230-х гг. Неудачная попытка вторжения на Неву закончилась сокрушительным провалом в 1240 г. Надо полагать, затормозилось и дело проповеди, на что указывают причины отъезда Томаса: «из страха перед карелами и русскими»117. Скорее всего, могущество русского соседа склоняло многих финнов к православию и непокорности шведам.

Следующий Финляндский епископ Беро упоминается только в 1253 г.118 Надо полагать, некоторое время кафедра пустовала. В Швеции догорала гражданская война. Была далеко не однородной и шведская церковь. Разрешать противоречия в октябре 1247 г. срочно направился папский легат в скандинавских странах Вильгельм Моденский, получивший к тому времени сан кардинала Сабинского. В феврале 1248 г. он созвал в Шкенинге (Skeninge) поместный собор119. Его подготовка и проведение сопровождались активными переговорами как с местными священнослужителями, так и с королем Эриком, и с правителем королевства — ярлом Биргером120. Исследователи придерживаются единого мнения, что именно из этих бесед была кристаллизована идея проведения нового крестового похода в Финляндию121. Война внутри страны улеглась, а силы неугомонных рубак были направлены вдаль — на другой берег Ботнического залива. Традиционно этот второй крестовый поход в Финляндию датируется зимой 1249/50 г. Возглавил его ярл Биргер. В результате были покорены обширные области тавастов (еми), проведено массовое крещение и укреплены позиции шведских колонистов. Единственный письменный источник об этом — «Хроника Эрика» — содержит предельно краткое сообщение: «Язычники потерпели поражение, а христиане победили»122.

На власть в земле еми, как и у карелов, претендовали новгородцы. Мероприятия Биргера носили очевидный недружественный характер для Руси. На это прямо указывает и «Хроника Эрика», в которой о покорении тавастов также говорится:

«Ту страну, которая была вся крещена, русский князь, как я думаю, потерял»123.

Причем организатором покорения еми выступил небезызвестный папский легат Вильгельм, который лишь недавно передал полномочия по контролю за южным побережьем Балтики архиепископу Прусскому Альберту, который в те же годы пытался склонить к сотрудничеству Александра Ярославича.

Финское войско на лыжах и оленях. Гравюра книги Олафа Магнуса «История северных народов» (1555 г.)

Ответ Александра папским послам — отказ от диалога с Римом — был обусловлен, очевидно, не только новыми познаниями князя о мощи и величии Евразийской империи, которую он в 1248 г. проехал почти всю. Сама политика папской курии на Востоке — замысловатое сочетание меча и пустословия — вела к консолидации православия на Руси. Как в 1240—1241 гг. латиняне пытались лицемерно воспользоваться ослаблением восточных христиан монгольским вторжением, и ту же ситуацию мы можем наблюдать в 1249 г.: воспользовавшись отсутствие в Новгороде князя и неспокойным положением в отношениях с монголами, лишь недавно погубившими князя Ярослава, шведы атакуют новгородские окраины. В 1253 г., судя по всему, произойдет то же самое: известие о разорении Суздальской земли Неврюем вселит надежды ливонским лидерам (в частности, легату Альберту) и заставит предпринять попытку захвата Пскова.

Примечания

1. См.: Ле Гофф, 2001. С. 131—133.

2. Матузова, 1979. С. 124—126, 151—153, 177—188.

3. Филарет, 1884. С. 62; Дашкевич, 1873. С. 195; Дашкевич, 1884. С. 10—11.

4. Дашкевич, 1884. С. 13, 15, 17.

5. Abraham, 1904. S. 119.

6. ЛЛ, 455—456.

7. Томашевський, 1927. С. 281.

8. Таубе, 1999. прим. 75.

9. См. именной указатель: М. С. 552.

10. Поппэ, 1996. С. 468.

11. Пашуто, 1956. С. 209—210. См. подробнее: Пашуто, 1948. С. 298—299; Пашуто, 1950. С. 58—59.

12. См.: Толочко, 1990.

13. Павленко, 1996. С. 34.

14. Щапов, 1989. С. 142.

15. Щапов, 1989. С. 204.

16. Du Cange, 1954. Col. 367; Щапов, 1989. С. 204.

17. Поппэ, 1996. С. 467.

18. Тихомиров, 1975. С. 328.

19. ИЛ, 795; Грушевський, 1901. С. 31; Котляр, 2005. С. 113, 263.

20. Хрусталев, 2008. С. 230—232.

21. См.: Толочко, 1990; Поппэ, 1996. С. 467. См., однако: Рамм, 1959. С. 163.

22. См.: Матузова, Назарова, 2002. С. 265.

23. См.: Матузова, Назарова, 2002. С. 356, 358—359, 366.

24. Плано Карпини, 1957. С. 81.

25. В одном из документов папской курии в сентябре 1247 г. упоминается в качестве княжеского посла игумен Григорий «со Святой Горы» (De Moncti Sancti) (HRM. С. 65, № 75). Летописи известен игумен Григорий «Полонинского» монастыря, где в 1254 или 1255 г. принял постриг литовский князь Войшелк, сын Миндовга (ИЛ, 859). Около 1267 г. «Григорий Полонинский» приезжал как наставник к князю Войшелку, обитавшему в монастыре св. Даниила в Угровске (ИЛ, 867—868). О локализации Полонинского монастыря единое мнение отсутствует — его ищут и в окрестностях Новогрудка, и в Карпатах (Котляр, 2005. С. 322, 330). Микола Чубатий считал Григория игуменом того самого монастыря св. Даниила в Угровске (Чубатий. С. 46—47), что совершенно противоречит летописи. Многие историки отождествляли Григория Полонинского с игуменом Григорием, посетившим папу в 1247 г., а также отождествляли его с тем «аббатом», о котором сообщает Плано Карпини. В связи с этим Н.Ф. Котляр называл Григория игуменом «монастырь горы св. Даниила» (?), а Б.Н. Флоря относил его к монастырю «Св. Горы» под Владимиром Волынским (Котляр, 2005. С. 291; Котляр, 2008. С. 285; Флоря, 2004. С. 159). Святогорский (Зименский) монастырь упоминается в Житии Феодосия Печерского как место смерти первого Печерского игумена Варлаама, возвращавшегося из Константинополя около 1072 г. (Попов, 1879. Л. 16; КПП, 1999. С. 408; Щапов, 1989. С. 143). Совпадение имен позволяет считать Григория, выполнявшего функции посланника при папском дворе в 1247 г., игуменом Святогорского Зимненского монастыря (ныне — Свято-Успенский Святогорский Зимненский ставропигиальный монастырь). Надо полагать, он не имел ничего общего с Григорием Полонинским. Кроме того, нет никакого основания считать упоминаемого в сентябре 1247 г. игумена Григория тем самым аббатом, который «раньше» (то есть до отбытия Плано Карпини в Монголию — до 16 апреля 1245 г.) общался с папой по поводу унии. Скорее всего, Григорий принадлежал к тем послам, которых направил к Иннокентию Даниил Галицкий летом 1247 года — о них тоже сообщает Плано Карпини.

26. С этим согласны: Abraham, 1904. S. 123—124; Флоря, 2004. С. 154—155. Об битве под Ярославом см. подробнее: Хрусталев, 2008. С. 233—242.

27. ЛЛ, 514; НПЛ, 74, 285; Бережков, 1963. С. 270.

28. Грушевський, 1905. С. 67, 267; Карташев, 1991. С. 293; Щапов, 1989. С. 204; Поппэ, 1996. С. 467; Котляр, 2005. С. 276.

29. Щапов, 1989. С. 54, 204; Подскальски, 1996. С. 503.

30. В новый город Холм Даниил Романович поставил епископом Иоанна «от клироса великое церкви святои Богородици Володимерьскои; бе бо преже того пискупъ Асафъ Вугровьскыи, иже скочи на столъ митрофоличь и за то сверженъ бысть стола своего и переведена бысть пискуплья во Холмъ» (ИЛ, 740). Г. Подскальски считал, что попытка узурпации митрополичьего стола Иоа-сафом относится к 1220—1224 гг., когда киевская кафедра также пустовала (Подскальски, 1996. С. 464—465). Однако в те годы еще не существовало города Холма, основанного Даниилом Галицким в 1236 или 1237 г. (ИЛ, 775; Котляр, 2005. С. 238). Подскальски пытался обойти эту проблему путем предположения, что Иоасаф сначала был отставлен от службы, а потом — после основания Холма — стал первым его епископом. Надо полагать, такие сложности совершенно ни к чему. Вполне можно согласиться с мнением Я.Н. Щапова, утверждавшего, что попытка узурпации митрополичьего стола Иоасафом произошла в начале 1240-х гг. после исчезновения киевского митрополита Иосифа (Щапов, 1989. С. 53—54, 213). В те годы череда узурпаций охватила всю землю — бояре захватывали города и земли, «вокняживались» (как Григорий Васильевич в Перемышле, а Доброслав в Днестровском Понизье: ИЛ, 789; Котляр, 2005. С. 110—111, 258—259), те же процессы наблюдались и в среде церковных иерархов.

31. ИЛ, 791; Котляр, 2005. С. 111.

32. См. подробнее: Хрусталев, 2008. С. 223—224. М.С. Грушевский, а за ним Н.Ф. Котляр датируют события у Бакоты осенью 1241 г. (Грушевський, 1901. С. 30; Котляр, 2005. С. 261).

33. Исследователи сходятся во мнении, что Галицко-Волынская летопись (заключительная часть Ипатьевской летописи) представляет собой летописец Даниила Галицкого, составленный в середине 40-х гг. XIII в. и призванный прославить героическую борьбу князя за отчину. Летопись составлялась близким к Даниилу человеком, зафиксировавшим многие подробности жизни правителя. Этим человеком, по предположению В.Т. Пашуто, можно считать митрополита Кирилла, который продолжил в 1246 г. Начальную Галицкую летопись, оборвавшуюся на 1211 г. (Пашуто, 1950. С. 68—92). Исследователи готовы с этим согласиться, а летопись 1240-х гг. называют Сводом митрополита Кирилла. См. об этом: Черепнин, 1941. С. 245—251; Лихачев, 1947. С. 263—267; Лихачев, 1947-б. С. 49—55; СКК. С. 226, 240; Ужанков, 1992; Майоров, 2001. С. 372—373. Надо полагать, речь печатника Кирилла у Бакоты мог записать только он сам.

34. Щапов, 1989. С. 204; СКК. С. 226; Лаушкин, 2001. С. 29; Флоря, 2004. С. 175.

35. Котляр, 2005. С. 261. Так, же, см.: Флоря, 2004. С. 175.

36. ИЛ, 794; Котляр, 2005. С. 113; Хрусталев, 2008. С. 228, 253.

37. ИЛ, 809; Котляр, 2005. С. 119. Датировка: Грушевський, 1901. С. 33; Котляр, 2005. С. 261.

38. См. подробнее: Abraham, 1904. S. 117—147; Рамм, 1959. С. 162—165; Свідерський, 1983. С. 111—113; Матузова, Назарова, 2002. С. 345—385; Флоря, 2004. С. 156—182; Головко, 2006. С. 325—330.

39. Плано Карпини, 1957. С. 67. В квадратных скобках — примечания Д.Х.

40. Плано Карпини, 1957. С. 81.

41. PUB, I. № 192.

42. HRM. № 73; PUB, I. № 193.

43. HRM. № 72; PUB, I. № 185; Матузова, Назарова, 2002. С. 271, 356.

44. Арбузов, 1912. С. 34, 39—40; Ammann, 1936. S. 253—254; Матузова, Назарова, 2002. С. 270—271.

45. LUB, I. S. 361—362, 364—367, № 279, 282.

46. RPR, 1875. № 12093—12098, 1201.

47. HRM. № 67, 69, 74, 75; Матузова, Назарова, 2002. С. 356—357; Головко, 2006. С. 329.

48. Русская летопись сообщает лишь о прибытии посла с королевским венцом для Даниила (ИЛ, 826), а о коронации говорится только в одном позднем польском источнике («Рочник Красинских»: Rocznik Krasińskich // Monumenta Poloniae historica. T. III. Lwow, 1878. P. 132).

49. HRM. № 77; PUB, I. № 204; Матузова, Назарова, 2002. С. 358—359.

50. HRM. № 79; Матузова, Назарова, 2002. С. 359—360.

51. HRM. № 78; Рошко, 1988. С. 109—111; Матузова, Назарова, 2002. С. 262—265.

52. См.: HRM. № 33, 62—66; PUB, I. № 86. См. также: ДРЗИ, 2000. С. 392—393; Selart, 2001. P. 166.

53. Плано Карпини, 1957. С. 75.

54. Перевод: Матузова, Назарова, 2002. С. 263—264.

55. Плано Карпини, 1957. С. 78, 82.

56. Перевод: Матузова, Назарова, 2002. С. 264.

57. Theiner, 1969. S. 46—47, № 96; Рошко, 1988. С. 112—113; Матузова, Назарова, 2002. С. 268—269. Перевод: Рошко, 1988. С. 108—109; Матузова, Назарова, 2002. С. 269—270. Здесь цитировано по: Матузова, Назарова, 2002. С. 269.

58. Основных аргументов у сторонников того, что послание от 15 сентября 1248 г. не было адресовано Александру Невскому, три: 1) 22 января 1248 г. папа именует его «герцогом Суздальским», а теперь вдруг «королем Новгорода»; 2) Осенью 1248 г. Александр был на Волге у Батыя и не мог получить послания; 3) Псков не был «его городом», а в булле говорится, что Александр «просил» папу разрешить построить кафедральный собор для католиков именно в Пскове (Taube, 1935. S. 406; Ammann, 1936.

S. 271—272). Вместо Александра Невского в качестве адресата для послания Иннокентия предлагались самые невероятные кандидаты: от неудавшегося псковского князя Ярослава Владимировича до литовского князя Товтивила (в крещении Теофила), правившего позднее в Полоцке (Goetze, 1854. S. 25; Taube, 1935. S. 406; Ammann, 1936. S. 272—274; Пашуто, 1959. С. 378). Все сомнения этой группы исследователей были обстоятельно рассмотрены и отвергнуты в 1996 г. в специальной статье А.А. Горским: 1) смена титула при обращении к Александру Ярославичу вполне допустима, так как он был и герцогом Суздальским, и королем Новгорода. При разборе ситуации с Псковом принципиально было указать на суверенные права Александра в Новгородской земле, к которой, по мнению папы, относится и Псков; 2) да, действительно осенью 1248 г. Александр был у Батыя, но это не мешало писать послание в Риме — князь мог получить его позднее; 3) с 1242 г. псковичи однозначно признали власть Александра Ярославича и не имели самостоятельного правителя вплоть до 1253 г. (Горский, 1996-б. С. 65). Позиция и аргументы Горского вполне приняты историками (Selart, 2001. P. 166; Матузова, Назарова, 2002. С. 268).

59. Плано Карпини, 1957. С. 77—78.

60. Плано Карпини, 1957. С. 78.

61. ЛЛ, 470.

62. См.: Рашид-ад-Дин, 1960. С. 80; Тизенгаузен, 1941. С. 65—66; Вернадский, 2001. С. 72—73; Хрусталев, 2008. С. 242—243.

63. См.: Рашид-ад-Дин, 1960. С. 80—81; Тизенгаузен, 1941. С. 66—67; Хрусталев, 2008. С. 252—253.

64. В Новгородской IV летописи под 1242 (6750) г. сообщается, что накануне поездки отца к Батыю ездил Александр Ярославич (Н4Л, 228). Однако судя по тому, что в этом известии упоминается и поездка «къ канови» Олега Рязанского, можно предположить, что произошла путаница — вместо 1252 (6760) г., когда Александр действительно ездил в Орду, и в том же году монголы отпустили пленного Олега Ингваревича Рязанского (ЛЛ, 473), был отмечен 1242 (6750) г. В Новгородской IV известие о поездке Александра в 1252 г. отсутствует (Н4Л, 230).

65. ЛЛ, 471.

66. ЛЛ, 471.

67. Чаще всего исследователи датируют отбытие Андрея и Александр в Монголию концом 1247 г., а возвращение из монгольской столицы зимой 1249/50 г. (Клепинин, 2004. С. 79—80; Пашуто, 1956. С. 206; Андреев, 1996. С. 250; Кучкин, 1996. С. 19—20). Ю.К. Бегунов всю поездку относил к 1249—1250 гг. (Бегунов, 1995. С. 208; Соколов, 2004. С. 283). В.Л. Егоров предложил следующую хронологию поездки княжичей: «Выезд из Владимира — в начале лета 1247 г., пребывание во владениях Бату — до осени 1248 г.; выезд в Каракорум — осенью 1248 г.», а в конце декабря 1249 г. они уже опять во Владимире (Егоров, 1996. С. 47). Примерно такую же схему описывал и А.А. Горский, с учетом того, что начало пути относил к концу 1247 г. (Горский, 1996-б. С. 67). В этих расчетах принципиальным оказывается время смерти хана Гуюка, к которому направлялись князья. Точная дата его смерти отсутствует, но оценивается примерно от конца апреля до середины лета 1248 г. (Spuler, 1939. S. 43; Рашид-ад-Дин, 1960. С. 121; Егоров, 1996. С. 47; Горский, 1996-б. С. 67. Существуют предположения и о более широком диапазоне: Тизенгаузен, 1941. С. 66, прим. 4). При такой ситуации расчет Егорова никак не подходит: отправившись весной 1248 г., князья не застали бы Гуюка в живых, да и Батыя тогда не было на Волге. Дабы обойти хронологическую несогласованность, обычно исследователи предполагают, что Андрей и Александр встречались не с Гуюком, а с хатун Огуль-Гамиш, выступавшей регентшей в период между смертью Гуюка и выборами нового хана. А в путь они отправились с Волги, когда узнали о смерти Гуюка (Пашуто, 1956. С. 206; Феннел, 1989. С. 146—147; Кучкин, 1996. С. 19; Егоров, 1996. С. 46—47; Горский, 1996-б. С. 67; Соколов, 2004. С. 265). Но Огуль-Гамиш была сторонницей Батыя и помогала ему с подготовкой выборов Менгу — не было никакого смысла посылать к ней русских князей, да и санкция на власть в Руси, выданная ей, мало что значила. Скорее всего, Батый послал княжичей в Каракорум, чтобы подчеркнуть свое признание власти великого хана, создать видимость верноподданных чувств, а одновременно готовил покушение на Гуюка (Вернадский, 2001. С. 149). В летописи однозначно говорится, что Александр и Андрей вернулись «от Кановичь», то есть встречались с великим ханом (ЛЛ, 472). Таким образом, аудиенция у Гуюка должна была состояться не позднее лета 1248 г., а домой князья отправились еще до смерти хана (Вернадский, 2001. С. 153). Как известно, маршрут от Волги до Каракорума составлял около 4 месяцев (Плано Карпини проехал за 3,5; примерно столько затратил и Рубрук), что позволяет предположить отбытие Андрея и Александра из ставки Батыя в столицу Монголии не позднее февраля 1248 г., а возвращение на Русь не позднее зимы 1248/49 г. — так как в летописи события отнесены к 6757 (март 1249 — февраль 1250) мартовскому году, то не позднее марта — начала апреля 1249 г., когда сезон еще считался зимой. Так, же представлял хронологию событий Г.В. Вернадский (Вернадский, 2001. С. 153). Действительно, нет никакой необходимости растягивать это путешествие на три года: даже если Андрей и Александр гостили у Батыя несколько месяцев зимой 1247/48 г., а потом в Каракоруме летом 1248 г., то на все хватило бы и полутора лет — с поздней осени 1247 г. до ранней весны 1249 г. На что князья должны были потратить еще год — не ясно и не объяснимо. Ср.: Шенк, 2007. С. 45—46.

68. ЛЛ, 472.

69. Егоров, 1996. С. 48; Егоров, 1997. С. 51.

70. Иван Всеволодович последний раз упоминается летописью в 1246 г. в составе делегации, отправившейся к Батыю (ЛЛ, 471). См. также: Рапов, 1977. С. 173—174.

71. Воскр., 156. Аналогично: НЛ, 136—137.

72. Н4Л, 229. Анализ см.: Лурье, 1997. С. 111.

73. Н4Л, 229. прим. Д.

74. ЛЛ, 471; Н4Л, 229; Воскр., 159. В Новгородской IV он назван «Михаилъ Ярославличь Московьский» (Н4Л, 230).

75. Fennell, 1973. P. 60, n. 10; Лурье, 1997. С. 111, прим. 24; Рапов, 1977. С. 173; Феннел, 1989. С. 146.

76. ЛА, 52.

77. Кучкин, 1996. С. 19; Егоров, 1996. С. 48.

78. См.: ЛЛ, 472, 474.

79. ЛЛ, 472; Воскр., 159.

80. ЛЛ, 471.

81. ЛЛ, 473; Воскр., 160. О.М. Рапов ошибочно указывал, что Святослав умер в 1252 г. (Рапов, 1977. С. 173). По Воскресенской летописи известно, что Святослав умер 3 февраля в 6760 мартовском году, а это соответствует 3 февраля 1253 г. В Лаврентьевской известие о смерти Святослава отмечено также в самом конце мартовской статьи.

82. НПЛ, 80, 304.

83. Андреев, 1996. С. 250; Горский, 1996. С. 46; Егоров, 1996. С. 49; Егоров, 1997. С. 51; Соколов, 2004. С. 265; Григорьев, 2004. С. 8.

84. Татищев, 1996. С. 39.

85. См: Ивакин, 1982. С. 57—82; Ивакин, 2003. С. 60—64; Хрусталев, 2008. С. 248—250.

86. Плано Карпини, 1957. С. 47.

87. Плано Карпини, 1957. С. 67—68.

88. См.: Плано Карпини, 1957. С. 81.

89. См.: Грушевський, 1991. С. 447; Хрусталев, 2008. С. 250.

90. ЛЛ, 472.

91. Княжна была двоюродной сестрой Андрея Ярославича (их родители были женаты на родных сестрах) — для такого брака требовалось специальное разрешение митрополита, а лучше — его личное участие в бракосочетании.

92. ЛЛ, 472; НПЛ, 80, 304.

93. См.: Шаскольский, 1945а; Шаскольский, 1945б; Рыдзевская, 1970. С. 323—327; Кочкурина, Спиридонова, Джаксон, 1990. С. 113—115.

94. См.: ИЛ, 809—820.

95. Рашид-ад-Дин, 1960. С. 80—81. Ср.: Тизенгаузен, 1941. С. 66—67. В квадратных скобках — дополнения Д.Х.

96. ИЛ, 829.

97. HRM. № 88; Theiner, 1969. S. 51—52; Матузова, Назарова, 2002. С. 361—364.

98. Theiner, 1969. S. 51—52, № 107; Матузова, Назарова, 2002. С. 361.

99. ИЛ, 826—827; Котляр, 2005. С. 127, 293. Исследователи различно датируют коронацию Даниила: некоторые пишут о конце 1253 г. (Грушевський, 1901. С. 36—37; Abraham, 1904. S. 133—134; Wlodarski, 1966. S. 143, 145; Флоря, 2004. С. 165; Котляр, 2005. С. 294), другие — о начале 1254 г. (Чубатий, 1917. С. 60) или вообще о 1254 г. (Пашуто, 1950. С. 259). Надо полагать, коронация произошла в течении нескольких месяцев после приезда Опизо — то есть зимой 1253/54 г.

100. ИЛ, 838.

101. ИЛ, 840—842, 846—847, 849—854. См. также: Пашуто, 1950. С. 272—273; Черепнин, 1977. С. 202—203; Котляр, 1997. С. 130; Котляр, 2005. С. 307, 312; Хрусталев, 2008. С. 254—255.

102. HRM. № 90.

103. HRM. № 93; Theiner, 1969. № 123; PUB, I. № 311.

104. HRM. № 95; Рамм, 1959. С. 170.

105. Горский, 1996-б. С. 68.

106. Перевод: Матузова, Назарова, 2002. С. 269—270.

107. LUB, I. S. 129—130, № 101; СГ. С. 39, 61; НПЛ, 29, 37, 57, 93, 215, 226, 258, 334; Рыбина, 2001. С. 168—178; Хрусталев, 2004; Хрусталев, 2004-б.

108. ЖАН, 2000. С. 366—367; НПЛ, 305; Матузова, Назарова, 2002. С. 329. В квадратных скобках — примечания Д.Х.

109. Горский, 1996-б. С. 68; Матузова, Назарова, 2002. С. 329.

110. Изложение полемики по догмату об исхождении Св. Духа см.: Palmieri, 1924. P. 2309—2320; Leib, 1924. P. 331—344; Лебедев А.П. Церковь Византийская и Римская в их взаимных догматических и церковно-обрядовых спорах в IX и XI вв. // Лебедев, 1902. С. 247—267, 281—290.

111. См.: Рансимен, 1998. С. 35—36; Павлов, 1878. С. 31, прим. 2. Латинский текст буллы об отлучении см.: Migne J.P. Patrologiae Cursus Completus. Series Latina. Vol. 143. Paris, 1844—1855. col. 1002—1004. Греческий перевод вместе с синодальным эдиктом см.: Migne J.P. Patrologiae Cursus Completus. Series Graeco-Latina. Vol. 120. Paris, 1857—1866, col. 741—746.

112. См.: Хрусталев, 2002. С. 194—202.

113. LUB, VI. S. 434—435, № 3030, Regesten S. 193, n. 217, be; Nazarova, 2001. P. 188—189; Назарова, 2002. С. 31—32; Матузова, Назарова, 2002. С. 277.

114. LUB, I. S. 361—362, № 279 (20 января 1255); 364—367, № 282 (31 марта 1255). См. также: Goetze, 1854. S. 71, 76, 147—174; Busch, 1934. S. 34; Arbusow, 1944. S. 215.

115. LUB, III. S. 37—39, № 200, a; Ammann, 1936. S. 274—275; Матузова, Назарова, 2002. С. 272—274.

116. Чешихин, 1884. С. 371; Gernet, 1896. S. 67; ИЭ, 1961. С. 922; Назарова, 2002-б. С. 599—600; Матузова, Назарова, 2002. С. 274, прим. 2.

117. См.: Juusten, 1859. P. 120; Chronicon episcoporum Finlandensium. P. 132; FM, I. S. 38—39, № 95. О переводе и трактовке см. прим. 748 в томе 1.

118. Chronicon episcoporum Finlandensium. P. 133; DS. P. 361.

119. FM, I. S. 37—38, № 92—93; Donner, 1929. S. 361, 363—367, 395—396.

120. Donner, 1929. S. 361—362, 392—393.

121. Rein, 1870. S. 113; Yrjö-Koskinen, 1874. S. 37; Pipping, 1926. S. 101; Donner, 1929. S. 394; Шаскольский, 1978. С. 202—203.

122. FM, I. S. 40, № 97; Рыдзевская, 1978. С. 108; Шаскольский, 1978. С. 204.

123. FM, I. S. 40, № 97; Рыдзевская, 1978. С. 108; Шаскольский, 1978. С. 206.

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика